Повести древних лет - Страница 149

149

Он не знал, сколько прошло времени, когда потрясающий удар грома потряс вселенную. Под ударом тарана дверь рухнула, рассыпалась стена из трупов. Умирающие викинги, сжимая рукоятки мечей бессильными пальцами, пытались подняться.

В свете Валгаллы Свибрагер увидел Вотана. Скальд сбросил шлем и пошел навстречу богу вестфольдингов, чтобы в первый раз из многих тысяч рассечь его тело и быть самому рассеченным, и воскреснуть, и сражаться опять. Он пел:

Готово место для меня!
Взлетаю я, как легкий дым,
Как пар, как в небе…

Новгородец обухом отбил меч нурманна и разрубил одичало-безумную голову певца убийства — скальда Свибрагера.

3

Против западных ворот Детинца Гюрята распорядился построить башню такой высоты, чтобы сверху из самострелов простреливать весь Детинец. Башню достраивали, оставалось уложить последний десяток венцов, плотники тянули наверх обтесанные и зарубленные бревна.

Нурманны внезапно отвалили ворота и вырвалась наружу. По ним ударили сразу из двенадцати самострелов, бывших в засаде.

Не пропал ни один дротик, каждый бил по два-три викинга: так была плотна их толпа. Но по второму разу удалось ударить лишь из двух самострелов, и нурманны, как буря, залили завал.

Стоявшие здесь плесковитяне встретили нурманнов без страха и, не щадя себя, посеклись с ними. Завидев нурманнов, боярин Добрыня встал в передний ряд. У него были твердые доспехи, и меч он держал не как старуха прялку, не как лычник кочедык. Не зная того, Добрыня срубил Красноглазого конунга, но и самого его подсекли нурманны.

Перед выходом вестфольдинги отдохнули, не пожалели вина и меда. Они неудержимо рвались через завалы, зная, что отступать некуда, пробили плесковитян, как вода плотину.

Викингам помогла теснота улиц — новгородское войско не могло развернуться, и вестфольдинги пробились к полевым воротам.

В поле их вырвалось не более половины. Вестфольдингов вели два последних ярла, оставшихся в живых, — Гунвар и Альрик. К северу от Города в четверти дня пути начинались леса. Туда-то и устремились викинги своим скорым шагом, который впору лошадиной рыси.

Гнавшие врага новгородские дружины яро ломали, рвали, раскалывали нурманнский строй, усыпая кровавой щепой последний путь войска великого союза двадцати двух ярлов. К лесам, вместе с ночью, добралось не более сотни вестфольдингов. И из этой сотни, ненадолго пережившей недавние десять тысяч, лишь шестерым удалось оторваться, уйти от преследования… Забившись в дремучие пущи, они, пробавляясь случайной дичиной, ранними грибами и незрелыми ягодами, пробирались на запад по волчьим тропам. Они набрели на чудинскую заимку и ограбили ее, перебив всех живых чтобы не оставить следа. Но на второй заимке осеклись: их встретили дубьем и оружием.

Однако вестфольдинги опять убежали. Этих, как видно, Вотан не ждал, еще не приготовил им места в переполненной до отказа Валгалле. Они заблудились в моховых болотах и бесконечно бродили, как отощавшие выгнанные со двора псы, среди чахлых берез и елок. Сначала они добили и поделили одного товарища, самого слабого, затем и второго.

Питаясь сырым человечьим мясом, поздней осенью ярл Альрик сам-четвертый выполз на берег туманного Варяжского моря. Глядя на знакомые серые волны, вестфольдинги лили слезы из гнойных глаз по опухшим щекам и скулили, как побитые щенята.

Им удалось украсть лодку в чудинском рыбачьем починке. Отойдя в море, четверо вестфольдингов опять рассуждали, кого будут есть, когда их заметили со случайного драккара…

…Среди тел плесковитян и вестфольдингов нашли храброго боярина Добрыню. Он еще дышал и пошевелился, когда с тела сняли доспехи, посеченные нурманнскими мечами и топорами.

Простодушный, добрый боярин уходил легко, не жалуясь, что на его долю пришлось рано лечь, рано отказаться от радости жизни.

Женское сердце — вещун: все-то помнилось Добрыне, как жена заставила его прощаться с детьми и домочадцами будто навсегда. А он, привычно исполняя желанья умной любимой жены, пошел в бой без тревоги, без тоски, как на весенний праздник.

Других жены молили себя поберечь, ему же на прощанье Потвора говорила лишь о стыде за отца. Добрыне не подумалось возразить, что сами они не виновны ни словом, ни помышлением, ни делом.

Кровью смывается самое черное… Боярин очистил жену и детей, заснул светло, тихо тоскуя о любимой.

А она, встречая вместе с другими плесковитянками тела защитников земли, плакала и о муже, павшем искупительной жертвой за чужую вину, и о грешном несчастном отце, который никогда не назовет ее скворушкой. У нее не было больше темного ужаса за детей перед беспощадным гневом народа. Внуков, заслоненных безвременной и кровавой могилой отца, никто не попрекнет дедом.

Навеки надев темные вдовьи одежды, честная вдова, верная памяти отца своих детей, вела дом такой же твердой рукой, как при муже. Большенького из троих сына готовилась сама учить грамоте.

Поминая лихое лето, еще долго очевидцы истребления нурманнов рассказывали сынам, внукам и правнукам, как Волховский Водяной сердито пинал костяными ногами попавших на дно нурманнов:

«Надоели вы мне! И чегой-то столько вас лезет, места другого нет, что ли?»

Они, раскинув бессильные руки-клещи, приподнимались, будто бы что-то хотели объяснить. Но молчали. И волокли на себе впившихся в белое тело раков.

За Городом нурманны собирались в полки, тесным строем шли к Ладоге; под ней, зацепившись за донную городьбу, встречали своих и хотели отдохнуть.

149