Повести древних лет - Страница 12

Что им до человека, который полз по болоту. Издавна зная меру полета стрелы из охотничьего лука, птицы спокойно давали Одинцу дорогу.

На мхах встречались ягоды. Будто бы кто шел и рассыпал полный туес. Нет, возьми и заметишь, что каждая ягодка держится на живой жилочке тоненькой. Ленивая ягода клюква: спеет лежа, с одного бока красна, с другого — бела. Эх, поел бы Одинец пирога с клюквой, запил бы клюквенным квасом!..

Не временем, а отлучкой из дому долги годы. Пешему легко, когда сердце свободно, а от беды и на коне трудно ехать. Одинец тешил себя мыслью, что сросся череп нурманна. Нет, не сросся. Как бы Изяславу весть подать?

А если поймают, если за виру продадут в рабы? Нет, не дамся живой.

Тут нашлась тропка. Такие следы пробивают бабы с ребятами, когда ходят по болотам за клюквой. Одинец отбросил надоевшие жерди. Тропка вышла на твердое место.

Осенью старые следы лучше видны, чем летом. Парень не терял тропу и выбрался на поляну, где брали грибы. Лежали кучки брошенных корней на бороздах от волокуши. Вкус грибов лучше, когда их солят свежими прямо в лесу. Жилье недалеко.

Тетерев с земли рванулся и упал. Прижался, глупый, и голову скрыл. Кто-то здесь пленку поставил. Сиди, пока хозяин не придет. Чужой силок тронуть — позор!

Жилье близко. С дерева на дерево по сучкам переброшены жерди. Это городьба, чтобы пущенная в лес скотина не забрела далеко в лес.

Одинец прислушался, не псы ли тявкают? И пошел на голос широким шагом. Солнышко уже опустилось в полдерева. Кого-то найдет бездомный бродяжка?..

4

Перед Одинцом открылся широкий поруб, на порубе палисад, а за ним соломенные крыши. В стороне стояла стайка стожков, прикрытых корьем и прижатых жердями. И поле, вспаханное под озимое, с зеленой порослью всходов.

Из подворотни выкатилась собака-лайка с пушистым хвостом, за ней — вторая. Одинец пошел потихоньку и, когда сторожа-собаки заскочили дорогу, остановился. Он не отмахивался от наседавших псов. Плох гость, который начнет хозяйских собак бить.

В ворота просунулся невысокий человек с топором в руке. Завидя хозяина, собаки, зарабатывая кусок, еще злее бросались на Одинца, обходили со спины.

Хозяин цыкнул. Натасканные псы замолчали и отошли. Парень положил свою самодельную рогатину и поднял навстречу хозяину руки — в знак того, что дурного не хочет. Тот перебросил топор под руку и подошел к гостю. Собаки сели и напряглись струной. Чуть что — и вцепятся в чужака. Хозяин не торопился разговаривать. Он был на добрую четверть пониже Одинца, но с широченными плечами. Под длинной рубахой из домотканой крашенины бочкой выпячивалась грудь. На длинной жилистой шее сидела крупная голова в спутанных желтых волосах. Кожей лица был хозяин темноват, с редкой бородой.

«Мерянин», — подумалось Одинцу.

Мерянин без стеснения разглядывал гостя. Он как бы щупал пришлеца внимательными глазами. Наконец сощурился и вымолвил:

— Здравствуй.

«Мерянин и есть», — решил Одинец по выговору.

— И ты здоров будь, — ответил он.

— Чего же стоишь? — спросил мерянин. — Ночь валит, ступай в избу, будешь гость, будешь спать. Твое имя как?

Одинец назвал себя.

— Оди-нец. Одинец, — повторил мерянин запоминая. — А меня ты зови Тсарг.

Прислушиваясь к разговору, собаки ворчали. На лесном огнище гость был редок, и запах чужого тревожил сторожей.

Переступив порог, гость низко поклонился очагу. В сумерках лица различались плохо. В избе крепко пахло томлеными держаными щами. Мужчины уже кончили паужинать, за столом сидели женщины.

Одинца посадили перед миской теплых щей, щедро подболтанных мукой. Напротив сидела женщина. Она чинно запускала свою ложку в миску, следя за тем, чтобы не помешать гостю.

У печи на углях раздули огонь, и Одинец разглядел девичье лицо. Не Тсаргова ли дочь? Смуглокожая, со светлыми косами, девушка потупилась от света и зацепила ложкой о ложку парня. Вскинула глаза и засмеялась. Миловидное лицо ожило и заиграло.

«Хороша», — невольно подумал Одинец. Девушка показалась ему свежей и крепкой, как спелая репка.

Накормив гостя, Тсарг принялся за врачевание. Он запалил восковую свечку, достал с потолка пучок трав и намочил их в берестяном ковше. Бормоча непонятные слова, Тсарг наложил травы на рану и притянул мочальной прядью:

— Три дня пройдет, и мясо зарастет.

Мерянин уложил гостя рядом с собой на полу. Одинец слышал, как невнятно шушукались женщины. Куда-то прыгнула и сладко замурлыкала кошка. На дворе густо хрюкала свинья. Гулко всхрапнули подравшиеся лошади.

В избе пахло сладковато-горькой сажей. Из приоткрытой двери тянула струйка прохлады. На постели из медвежьей шкуры было мягко и тепло. Рана в бедре немного чесалась под целебными травами.

Рядом ровно и глубоко дышал мерянин Тсарг, как человек, который улегся спать без забот и тревоги.

Глава шестая

1

В узком окне Тсарговой избы чуть брезжил свет а женщины уже были на ногах, истопили печь, и обед ждал мужчин. Вместе с Одинцом за ложки взялись восьмеро. Из них трое безусых юношей-погодков. Как и везде, в доме Тсарга мальчиков рано сажали за мужской стол. А им любо, они торопились стать мужиками и взяться за мужское дело! Юноши чинно хлебали наваристое горячее из уток и тетеревов, сдобренное кореньями желтой моркови, степенно жевали сочное, разваренное птичье мясо, хрустя вкусной прикуской — горьким репчатым луком.

На гостя никто не глазел и никто не тянулся с вопросом, будто парень век жил в семье. Тсаргова дочь стояла у печи рядом с матерью. Она скромно, по-бабьи подхватила правой рукой локоть левой и положила щеку на ладонь. Нет-нет, а бросала на Одинца взгляд карих глаз.